— Соучастниками мы еще станем, — ответил человек. — Но не такими, какими были. Вы меня уже знаете. — Нож не шевелился.
— Да, — сказал Атон, ставя ноги поудобнее. — Миньон Хтона, пришедший забрать меня обратно. Вовсе не случайность привела вас в дремучие леса Идиллии, планеты Хтона, чтобы найти меня и провести через открытия, не оправдавшие моей пригодности вашему хозяину. Отличные слова: никто не убегает.
— Никто, — согласился человек, которого красноречие Атона ничуть не впечатлило. Лезвие не отодвинулось.
Атон понимал, что отступать нельзя — ни словесно, ни физически. Если бы его не обуревали другие вопросы, он бы давным-давно разглядел Соучастника насквозь. Тот был слишком терпелив, давая ему время на Земле, на Миньоне, на Хвее; он стушевывался, пока Атон исследовал собственную природу. Соучастника не интересовали ни гранаты, ни рудники, где их добывали; всего лишь удобный предлог, чтобы усыпить подозрения. У Соучастника имелся уже ключ и от рудников, и от всего Хтона.
Атон помедлил, прежде чем сделать очередное заявление, не уверенный, заставит ли оно убрать нож или воткнуть его. Потом бросился с головой.
— Не случайность. В самом деле, мы очень похожи… доктор Бедокур!
Лезвие исчезло.
— Входите, — сказал доктор.
Атон залез в каюту. Тесное жилое помещение оставалось таким же, каким он помнил его по нескольким совместным путешествиям: запасы воды и пищи располагались вдоль одной короткой стены, откидывающиеся койки — вдоль другой. Любительский корабль, предназначенный для полетов на пикники и развлекательных путешествий. Место, отводимое обычно для груза, было незанятым. Площадь пола составляла роскошных восемь квадратных метров.
Бедокур взмахнул рукой, и со стен замерцал мягкий зеленый свет: свет пещер Хтона. Атон как будто этого не заметил. Соучастник, скрывая свою личность, страдал от обычного освещения, но теперь маска была отброшена. Какова истинная связь между этим человеком и Хтоном, и почему раньше он утаивал свою историю?
— Что такое «Микса»? — спросил Атон.
— Слизь. Это было не очевидно?
— Не в то время, — сказал Атон, думая о Хтоне и тамошних ужасах. «Тяжелый Поход приберег худшее на самый конец. Какого рода человек мог полюбить его настолько, чтобы задавать академические загадки тем, кто идет следом?» — Вы знаете, сколько погибло, пытаясь бежать? Как вам удалось это в одиночку?
Бедокур сидел на корточках, прислонившись к стене, словно находился в пещерах, по которым он явно скучал. Атон был убежден, что его скальпель не на виду, но наготове. Неосторожный человек не переживет опасностей похода. И нормальный. И не безумный.
— Безумие в наши дни, конечно же, узаконенная выдумка, — сказал Бедокур, решив прежде всего разделаться с подразумеваемым вопросом. — Биопсихические методы официально искоренили эту проблему, подобно тому, как лекарства победили физические болезни, за исключением озноба и двух-трех других. — Атон оценил ироническую ссылку на страшнейшую из всех болезней — озноб. — Тем не менее, для общества остается необходимым заточать в тюрьму определенных… э-э… нонконформистов. Когда я оказался в Хтоне в качестве заключенного, мой — позвольте назвать это комплексом побега — мой комплекс побега активизировался. У меня была цель. При таких обстоятельствах я вынужден был стать нормальным. Вы следите за мной?
— Нет.
Бедокур нахмурился.
— Человек, который приспособился к ненормальной ситуации, но живет в «нормальном» обществе, имеет тенденцию к невыживанию. Но поместите этого человека в ситуацию, сообразную его личным склонностям, и его черты станут необходимыми для выживания, тогда как нормальный человек погибнет. Вот основания для поговорки; что не безумному человеку из Хтона не убежать. Хтон не ориентирован на душевное здоровье. Конечно, шансы против совместного наложения искаженных изображений…
Атон замотал головой. Он не обращал особого внимания на слова, понимая, что это лишь разговорная прелюдия к грядущему отчаянному поединку. Ему противостоял здесь такой смертельный враг, с каким он не встречался за всю свою жизнь — из тех, кого приходилось убивать. От их сражения зависело будущее Атона, хотя исход был неясен. Поражение означало возвращение в Хтон и новую нормальность; победа — возвращение к погубленным надеждам умершей хвеи. Вероятно, он боролся, скорее всего, за сохранение за собой права запятнать себя самоубийством.
— Бросьте рыбу в воду, и она поплывет, — резко произнес Бедокур. — Оставьте ту же рыбу на суше…
Атон кивнул, не желая продолжать эту тему.
— Хтон был моей стихией, — беспощадно продолжал Бедокур. — Я проложил себе путь наружу. Я выплыл. Тамошние чудовища были ничто по сравнению с чудовищами в моей голове. Но когда я вернулся в мир, я стал тонуть в воздухе, как тонул и раньше. Мое отклонение быстро указало на мое положение, и я вновь был арестован. Вторично меня в Хтон не отправили, поскольку решили, что я выведу всех. Меня нельзя было ни игнорировать, ни выпускать. Они предпочли приложить небольшое целебное безумие к своему собственному разуму и объявили, что из Хтона убежать невозможно, а потому я — сумасшедший, назвавший себя знаменитым доктором Бедокуром. Это, по-своему, вполне справедливо. Как бы там ни было, меня положили в «больницу» на «обследование». Очередное заключение вновь активизировало мой синдром побега, и я опять стал способен действовать. После Тяжелого Похода их стены и охрана были детской игрой.
Атон с циничным видом наблюдал за ним.
— Если вы знали, что свобода будет стоить вам душевного здоровья, зачем вы боролись за нее?
Бедокур широко улыбнулся.
— Еще одно романтическое помешательство. Мы полагаем, что проблему личности можно ликвидировать посредством ее понимания — как будто для того, чтобы поднять гору, человеку достаточно подумать, что она тяжела. Нет, понимание — не синонимично решению. Я лечу к свободе, как мотылек к свече, и ничто столь несущественное, как Разум, не свернет меня в сторону.
Атон подумал о собственном опрометчивом стремлении соединиться с миньонеткой: ее алые волосы — страсть, черные — смерть. Разум — как он мог надеяться преодолеть разверстую холодную и мрачную пустоту, потерю исцеленной песни, разбитой раковины? Мотыльку больно, поскольку его крылья превратились в пепел, но он еще не понял, что больше не может летать. Какой смесью метафор сумеет он себя проанализировать? Гусеница, ползущая в ад?
— Но теперь вы здоровы и свободны. — «Не похоже».
— Ни то, ни другое не естественно, — сказал Бедокур. — Впрочем, да: теперь у меня больше здоровья и свободы, чем когда-либо, и вот их-то я вам и предлагаю.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});